ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

18 сентября.

Немедленно по получении телеграммы я поехал в Хиллингэм и добрался туда рано утром. Оставив свой кэб у ворот, я пошел по дорожке. Я осторожно постучал и позвонил как можно тише, так как боялся потревожить Люси или ее мать и надеялся, что разбужу только при-слугу. Но никто не вышел, и я снова постучал и позвонил; опять нет ответа. Я проклинал лень прислуги, в такой поздний час валявшейся в постели, так как было уже де-сять часов, и нетерпеливо постучал и позвонил еще раз, по ответа все не было. До сих пор я винил только прислу-гу, но теперь мной начал овладевать ужасный страх. Я не знал, чем вызвано это странное молчание: отчаянием ли перед неумолимостью рока, крепко стягивавшего нас, или тем, что передо мной дом смерти, куда я пришел слишком поздно. Я знал, что минута, даже секунда запоздания равняется часам страдания для Люси, если с нею снова повторился один из ее ужасных припадков; и я обошел вокруг дома в надежде найти где-- нибудь случайный вход.

Я не нашел нигде даже намека на это. Все окна и две-ри были закрыты, и, расстроенный, я снова вернулся к дверям. Тут я вдруг услышал топот быстро мчавшейся лошади. Топот затих у ворот, и несколько секунд спустя я увидел бегущего по дорожке доктора Ван Хелзинка. Увидев меня, он воскликнул:

-- Так это вы? И вы только что приехали? Как она? Мы опоздали? Получили вы мою телеграмму?

Я ответил так скоро и связно, как только мог, что по-лучил телеграмму рано утром и что не потерял ни одной секунды, чтобы сюда прийти, и что мне никак не удается дозвониться. Он был в недоумении и сказал:

-- Ну тогда, боюсь, мы опоздали. Да будет воля Божия. Но если нигде не найдется открытого входа, нам са-мим придется как-- нибудь устроить вход. Время для нас теперь дороже всего.

Мы подошли к задней стороне дома, куда выходило кухонное окно. Профессор вынул из чемодана хирургиче-скую пилу и передал ее мне, указав на железную решетку окна. Я принялся за дело, и вскоре три прута было распи-лено. Затем с помощью длинного тонкого ножа мы выта-щили решетку и открыли окно. Я помог профессору влезть и сам последовал за ним. В кухне и людской никого не оказалось. Мы осмотрели все комнаты и когда, нако-нец, пришли в столовую, скудно освещенную светом, проникавшим сквозь ставни, то нашли четырех служанок, лежащих на полу. Ясно было, что они живы, так как их тяжелое дыхание и едкий запах опия в комнате объяс-няли все. Ван Хелзинк посмотрел на меня и, направ-ляясь дальше, сказал:

-- Мы можем вернуться к ним позже.

Затем мы вошли в комнату Люси. На секунду мы при-остановились у дверей и прислушались, но ничего не услышали. Дрожа и побледнев от странного предчувст-вия, мы тихо открыли дверь и вошли.

Как я вам опишу, что мы увидели! На постели лежали две женщины, Люси и ее мать. Последняя лежала даль-ше от нас и была покрыта белой простыней, уголок кото-рой был отогнут ветром, врывавшимся через разбитое окно, открывая бледное искаженное лицо с отпечатком пережитого страха. Около нее лежала Люси с бледным и еще более искаженным лицом. Цветы, положенные нами вокруг ее шеи, были на груди матери, а шея Люси была открыта, и на ней были видны две маленькие ран-ки, такие же, как и раньше, но только края их были ужасно белы и изорваны. Не говоря ни слова, профессор приложил голову к груди Люси; затем быстро повернул голову в сторону, как будто прислушиваясь к чему-- то и, вскочив на ноги, крикнул мне:

-- Еще не слишком поздно! Скорее, скорее! Прине-сите водки!

Я помчался вниз и вернулся с водкой, причем попро-бовал и понюхал ее из предосторожности, боясь, как бы и она не оказалась отравленной, как тот графин хересу, который я нашел на столе. Служанки все еще спали, но дыхание их стало тревожнее -- по-- видимому, снотвор-ное начинало утрачивать свое действие. Я не остановился, чтобы убедиться в этом, а вернулся к Ван Хелзинку. Он натер водкой губы, десны, кисти и ладони Люси и сказал мне:

-- Здесь пока больше ничего нельзя сделать! Ступайте и приведите в чувство служанок. Похлопайте их по-крепче мокрым полотенцем по лицу. Пусть они разожгут огонь и приготовят горячую ванну. Эта бедняжка почти так же холодна, как ее мать. Ее нужно согреть, раньше чем приниматься за что-- нибудь другое.

Я тотчас же спустился, и мне не трудно было разбудить трех из них. Четвертая была еще очень молода, и от-рава подействовала на нее сильнее, чем на остальных, так что я положил ее на диван и дал ей выспаться. Дру-гие сначала были одурманены, когда же сознание к ним вернулось, они стали истерически плакать и рыдать. Но я сказал им, что достаточно и одной погибшей жизни, если же они станут медлить, то погубят и Люси. Рыдая и плача, они, как были полуодетые, принялись за работу, развели огонь и вскипятили воду. Мы приготовили ванну, вынесли на руках Люси и посадили ее туда. В то время как мы растирали ее члены, раздался стук в дверь. Одна из служанок накинула на себя какую-- то одежду и выбе-жала открыть. Затем вернулась и шепотом сказала нам, что какой-- то господин пришел с поручением от мистера Холмвуда. Я велел ей сказать, чтобы он подождал, так как мы очень заняты. Она ушла с поручением, и погру-женный в свою работу, я совершенно забыл о нем.

Наконец мы заметили, что теплота начинает произво-дить на Люси некоторое действие. Удары сердца при стетоскопическом исследовании слышались уже яснее, а дыхание стало чуть-- чуть более ощутимым.

Мы вынули ее из ванны и понесли в другую комнату, которую приготовили за это время, положили на кровать и влили ей несколько капель водки в рот. Я заметил, что Ван Хелзинк завязал вокруг шеи Люси мягкий шелковый платок. Она все еще была без сознания, и ей было очень плохо -- хуже, чем когда-- либо.

Ван Хелзинк позвал одну из служанок, велел остаться около Люси и не сводить с нее глаз, пока мы не вер-немся, -- затем вышел со мной из комнаты.

-- Нам нужно обсудить, как поступить! -- сказал он, когда мы спускались по лестнице.

Из передней мы прошли в столовую, где и останови-лись, закрыв за собой двери. Ставни были открыты, но шторы уже опущены с тем уважением к смерти, которое так свойственно британским женщинам низшего круга. Поэтому в комнате царил полумрак. Тем не менее для нас было достаточно светло. Ван Хелзинка, очевидно, что-- то тревожило; после небольшой паузы он сказал:

-- Что нам теперь делать? Куда нам обратиться за помощью? Необходимо доставить ей новый приток крови и как можно скорее, потому что жизнь этой бедняжки висит на волоске; она не выдержит больше часу. Я боюсь довериться этим женщинам, даже если бы у них хватило храбрости подвергнуться операции. Как нам найти кого--- нибудь, кто бы согласился открыть свои вены ради нее?

-- Не могу ли я вам услужить?

Голос раздался с кушетки на другом конце комнаты, и звуки эти принесли облегчение и радость моему сердцу, так как это был голос Квинси Морриса. При первых звуках голоса Ван Хелзинк нахмурился, но выражение его лица смягчилось и глаза смотрели уже ласково, когда я воскликнул: "Квинси Моррис!" и бросился к нему с распростертыми объятиями.

-- Как вас сюда занесло? -- крикнул я ему, когда наши руки встретились.

-- Я думаю, причина -- Арчи!

Он вручил мне телеграмму: "Вот уже три дня, как от Сьюарда ничего нет, страшно беспокоюсь. Не могу уехать. Отец все еще в том же положении. Напишите, здорова ли Люси. Не медлите. Холмвуд".

-- Мне кажется, что я пришел как раз вовремя. Вы ведь знаете, что вам стоит только сказать слово, чтобы я сделал все.

Ван Хелзинк шагнул вперед, взял его за руку и, взгля-нув ему прямо в глаза, сказал:

-- Кровь храброго человека -- самая лучшая вещь на свете, когда женщина в опасности. Вы настоящий муж-чина, в этом нет сомнения. Прекрасно, пусть черт рабо-тает изо всех сил, но Бог шлет нам людей, когда они нам нужны.

И снова мы пережили эту ужасную операцию. У меня не хватает сил, чтобы описать ее подробно. Люси, по-- ви-димому, перенесла страшное потрясение, и оно отрази-лось на ней сильнее, чем раньше, так как несмотря на то, что в ее вены была влита масса крови, ее тело не подда-валось лечению так же хорошо, как раньше. Тяжело было смотреть на ее возвращение к жизни. Но, как бы то ни было, работа сердца и легких улучшилась; Ван Хелзинк сделал подкожное впрыскивание. Обморок перешел в глу-бокий сон. Профессор остался сторожить, пока я спу-стился вниз с Квинси Моррисом и послал одну из служа-нок отпустить ожидавшего извозчика. Я оставил Квинси отдохнуть, заставил его выпить стакан вина и велел ку-харке приготовить солидный завтрак. Тут вдруг мне в го-лову пришла одна мысль, и я пошел в комнату, где лежа-ла Люси. Когда я тихо вошел, то застал там Ван Хелзинка с несколькими листочками бумаги в руках. Он, очевидно, уже их прочел, и теперь сидел, опершись головой на руку, в глубокой задумчивости. На лице его застыло вы-ражение смутного удовлетворения, точно он удачно раз-решил какое-- то сомнение. Он передал мне бумаги, сказав:

-- Это упало с груди Люси, когда я нес ее в ванну. Прочтя, я взглянул на профессора и после некоторого молчания сказал:

-- Ради Бога, что все это значит? Была ли она раньше сумасшедшей или же теперь сошла с ума, или то, что написано -- правда, и в этом кроется какая-- то ужасная опасность?

Хелзинк ответил мне:

-- Не думайте об этом сейчас. Вы узнаете и поймете все в свое время; но попозже. А теперь скажите, о чем вы собирались мне рассказать?

Это вернуло меня к делу, и я снова пришел в себя.

-- Я хотел сказать вам, что надо написать удостове-рение о смерти миссис Вестенр.

Я снова спустился и в передней встретил Квинси Мор-риса с написанной им Артуру телеграммой, в которой он сообщал о смерти миссис Вестенр и о том, что Люси так-же была больна, но что теперь ей лучше, и что Ван Хел-зинк и я с нею.

Затем он спросил:

-- Можно мне поговорить с вами, Джон, когда вы вернетесь?

Я кивнул ему в ответ головой и вышел. Я не встретил никаких затруднений при внесении в реестр и велел гро-бовщику прийти вечером снять мерку для гроба и взять на себя устройство похорон.

Когда я вернулся, Квинси уже ждал меня. Я сказал, что поговорю с ним, как только узнаю о состоянии Люси, и вошел к ней в комнату. Она все еще спала, а профессор, по-- видимому, так и не двигался с места. Он приложил палец к губам, и я понял, что в скором времени он ожи-дает ее пробуждения.

Когда я вернулся к Квинси, он произнес:

-- Я не люблю бывать там, где у меня нет на то права, но здесь случай исключительный. Вы знаете, как я любил эту девушку; но несмотря на то, что это все уже в прошлом, я не могу не беспокоиться о ней. Ска-жите, что случилось; датчанин -- очень славный госпо-дин; он сказал, когда вы вошли, что необходима новая трансфузия крови и что вы оба истощены. Я догады-ваюсь, что вы с Ван Хелзинком уже раз проделали над собой то, что я сделал сегодня. Не так ли?

-- Да, так.

-- И я догадываюсь, что Артур тоже принес себя в жертву. Когда я встретился с ним четыре дня тому назад, он очень плохо выглядел. С тех пор, как у меня в пампасах погибла кобыла в одну ночь, я никогда не видел, чтобы можно было так быстро измениться. Одна из тех больших летучих мышей, которых там называют вампирами, напала ночью на несчастную лошадь, высо-сала у нее из горла и открытых ран столько крови, что она уже не в силах была оправиться, и мне пришлось пристрелить ее из сострадания. Скажите совершенно откровенно, Джон, -- Артур был первым, не так ли?

Я задумался, так как сознавал, что не следует выда-вать того, что профессор держит в секрете, но Моррис знал уже слишком много и о многом догадывался, так что не было причины ему не отвечать, поэтому я ответил ему той же самой фразой: "Да, так".

-- И как долго это продолжается?

-- Дней десять.

-- Десять днейЗначит, в вены этого бедного созда-ния, которое все мы так любим, за это время вкачали кровь четырех здоровых людей. Помилуй Господи, да ее тело не выдержало бы этого! Куда же она девалась, вся кровь?

Я покачал головою.

-- Куда? -- повторил я. -- Я положительно ничего не соображаю и представить себе не могу. Тут целая серия мелких обстоятельств перепутала все наши распо-ряжения относительно охраны Люси. Но больше этого не случится. Мы останемся тут, пока все это не кончит-ся, -- хорошо ли, дурно ли, как будет угодно Богу!

Когда Люси поздно вечером проснулась, то первым движением ее было схватиться за грудь, и к моему удив-лению, она вытащила оттуда те листы, которые Ван Хелзинк давал мне прочесть. Осторожный профессор положил их обратно, чтобы она, проснувшись, не встре-вожилась. Затем она оглянулась кругом и, заметив, где находится, вздрогнула, громко вскрикнула и закрыла свое бледное лицо бледными, худыми руками. Мы оба поняли значение этого, т. е., что она вспомнила о смерти матери, так что мы приложили все старания, чтобы ее успокоить. Когда стемнело, она снова задрожала. Но тут произошло странное явление. Во сне она схватила листки и разорвала их. Ван Хелзинк встал и отобрал их у нее, а она продолжала рвать воображаемую бумагу; наконец, она подняла руки и развела их, как будто раз-брасывая оставшиеся куски. Ван Хелзинк был поражен и нахмурился, что-- то соображая, но ничего не сказал.

19 сентября.

Прошлую ночь она спала очень неспокойно, как-- то все боялась заснуть, и когда проснулась, то чувство-вала себя немного слабее. Профессор и я по очереди сторожили ее и не оставляли ни на минуту. Квинси Мор-рис ничего не говорил о своих намерениях, но я знал, что он всю ночь бродил вокруг дома и сторожил. На сле-дующий день, при дневном свете, мы увидели, насколько ослабела наша бедная Люси. Она с трудом шевелила головою, и то ничтожное количество пищи, которое она в состоянии была принять, нисколько не помогло ей.

Временами она дрожала, и оба мы, Ван Хелзинк и я, заметили, какая большая разница наблюдалась в ней, когда она спала, в сравнении с ее состоянием после сна. Во сне она выглядела сильнее, хотя бледнее, и дыха-ние было ровнее; открытый рот обнажал бледные бес-кровные десны, причем зубы казались как-- то длиннее и острее, чем обыкновенно; когда же она бодрствовала, то мягкий взгляд ее глаз менял выражение лица -- она снова становилась похожей на себя, хотя очень изме-нилась от истощения, и казалось, что сейчас умрет. Ве-чером она спросила об Артуре, и мы вызвали его теле-граммой. Квинси поехал на вокзал встречать его.

Артур приехал около шести часов вечера; когда он увидел ее, то его охватило чувство умиления, и никто из нас не мог произнести ни слова. В течение дня при-падки сонливости стали учащаться, так что возмож-ности разговаривать с ней почти не было. Все-- таки при-сутствие Артура подействовало на нее возбуждающе: она немного посмеялась и разговаривала с ним веселее, чем с нами до его приезда. Он сам тоже немного обод-рился. Теперь около часа ночи, он и Ван Хелзинк все еще сидят около нее. Через четверть часа я должен их сменить. Я сейчас записываю все это на фонограф Люси. До шести часов они смогут отдохнуть. Я боюсь, что завтра -- конец нашим заботам, так как потрясение было слишком сильно -- бедное дитя не может выдер-жать. Да поможет всем нам Бог!

ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР ЛЮСИ ВЕСТЕНР

(Не распечатанное ею)

7 сентября.

Моя дорогая Люси!

Кажется, целый век я ничего не слышала о тебе или, вернее, ничего тебе не писала. Я знаю, что ты простишь мне мой грех, когда прочтешь весь мой запас новостей. Мой муж благополучно вернулся; когда мы приехали в Эксетер, нас уже ждала коляска; в ней сидел мистер Хаукинс, приехавший нас встречать, несмотря на то, что снова сильно страдает подагрой. Он повез нас к себе, где нам были приготовлены удобные и уютные ком-наты, и мы все вместе пообедали. После обеда мистер Хаукинс сказал:

-- Мои дорогие, пою за ваше здоровье и благополучие и желаю вам обоим бесконечного счастья. У меня никого нет на свете, и я решил все оставить вам.

Дорогая Люси, я плакала, когда Джонатан и этот старик пожимали друг другу руки. Это был очень, очень счастливый вечер для нас.

Итак, мы теперь обосновались в этом чудесном ста-ром доме. Я страшно занята устройством квартиры и хозяйством. Джонатан и мистер Хаукинс заняты це-лыми днями, так как взяв Джонатана в компаньоны, м-- р Хаукинс хочет посвятить его во все дела своих клиентов.

Как поживает твоя милая матушка? Хотелось бы мне приехать к вам в город и увидеть вас, дорогие мои, но я не смею, так как у меня слишком много дел; а за Джонатаном нужно очень и очень ухаживать. Он уже начинает полнеть, но все же страшно ослабел после своей долгой болезни.

Теперь я рассказала тебе все свои новости, послушаю твои. Когда твоя свадьба? Где и кто будет вас вен-чать, и что ты наденешь, и будет ли это торжественная или скромная свадьба? Расскажи мне обо всем, доро-гая, так как нет ничего, что не интересовало бы меня и не было бы мне дорого.

Джонатан шлет тебе привет. Прощай, моя дорогая, да благословит тебя Бог.

Твоя Мина Харкер.

ОТЧЕТ ПАТРИКА ХЕННЕСИ Д. М.,

M.R.C.S.L.K.Q.C.P.I., и т. д.,

ДЖОНУ СЬЮАРДУ, Д. М.

20 сентября.

Дорогой сэр, согласно вашему желанию прилагаю при сем отчет о всех делах, порученных мне... Что ка-сается пациента Рэнфилда, то о нем есть много ново-стей. С ним был новый припадок, который мог очень плохо кончиться, но который, к счастью, не имел ни-каких последствий. Вчера после обеда двухколесная повозка подвезла к пустому дому, который граничит с нашим, двух господ; к тому самому дому, куда, по-мните, дважды убегал пациент. Эти господа останови-лись у наших ворот, чтобы спросить, как им туда пройти; они, очевидно, иностранцы. Я стоял у окна кабинета и курил после обеда и видел, как один из них прибли-жался к дому. Когда он проходил мимо окна Рэнфилда, пациент начал бранить его и называть всеми скверными словами, какие знал. Господин же, казавшийся очень порядочным человеком, ограничился тем, что ответил ему: "перестань, ты, грубый нищий". Затем наш пациент начал обвинять его в том, что он его обкрадывает, что хотел его убить, и сказал ему, что он ему помешает, если только тот снова вздумает сделать это. Я открыл окно и сделал господину знак, чтобы он не обращал вни-мания на слова больного -- он ограничился тем, что огляделся вокруг, как будто желая понять, куда он по-пал, и сказал: "Боже меня сохрани обращать внимание на то, что мне кричат из несчастного сумасшедшего дома. Мне очень жаль вас и управляющего, которым приходится жить в одном доме с таким диким живот-ным, как этот субъект". Затем он очень любезно спро-сил меня, как ему пройти в пустой дом, и я показал ка-литку; он ушел, а вслед ему сыпались угрозы, прокля-тия и ругань Рэнфилда. Я пошел к нему, чтобы узнать причину его злости, так как он всегда вел себя прилично и ничего подобного с ним не случалось, когда он не был в припадке буйства. К моему великому удивлению я застал его совершенно успокоившимся и даже веселым. Я старался навести его на разговор об этом инциденте, но он кротко начал расспрашивать меня, что я этим хо-тел сказать, и заставил меня поверить тому, что он тут совершенно ни при чем. И все-- таки, как ни печально, это оказалось ничто иное, как хитрость, так как не про-шло и получаса, как я снова услышал о нем. На этот раз он снова разбил окно в своей комнате и, выскочив из него, мчался по дорожке. Я крикнул сторожу, чтобы он последовал за мною, а сам побежал за Рэнфилдом, так как боялся какого-- нибудь несчастья. Мои опасения оправдались: около повозки с большими деревянными ящиками, которая уже проезжала раньше, стояли не-сколько человек с багровыми лицами и утирали вспотев-шие от тяжелой работы лбы; раньше чем я успел по-дойти, наш пациент бросился к ним, столкнул одного из них с повозки и начал колотить его головой об землю. Если бы я не схватил его вовремя, то Рэнфилд убил бы его на месте. Его товарищ схватил тяжелый кнут и стал бить Рэнфилда рукояткой кнута по голове. Это были ужасные удары, но Рэнфилд, казалось, не почувствовал их -- бросился на него и боролся с нами троими, рас-кидывая нас во все стороны, как котят. Вы знаете, что я довольно грузен, и те два тоже дюжие молодцы. Сна-чала он вел себя довольно спокойно в драке, но как только понял, что мы его осилили и что сторожа наде-вают на него смирительную рубашку, начал кричать: "Я хочу их уничтожить! Они не смеют меня грабить! Они не смеют убивать меня постепенно! Я сражаюсь за своего лорда и хозяина!" и всякие бессвязные фразы. Порядочного труда стоило нам вернуть его домой и во-дворить в обитую войлоком комнату. Один из сторожей, Харди, сломал себе при этом палец, но я сделал ему перевязку, и он уже поправляется.

ПИСЬМО МИНЫ ХАРКЕР ЛЮСИ ВЕСТЕНР

(Не распечатанное ею)

18 сентября.

Моя дорогая Люси! Какой удар для нас! М-- р Хаукинс внезапно умер! Многие подумают, что это вовсе не так печально для нас, но мы оба так полюбили его, что нам положительно кажется, что мы потеряли отца. Джонатан сильно сокрушается: он опечален, глубоко опечален, не только тем, что утратил этого доброго ста-рика, так хорошо всю жизнь относившегося к нему, заботившегося о нем, как о родном сыне, и в конце кон-цов оставившего ему такое состояние, которое нам, скромным людям, обыкновенно кажется несбыточной мечтой, но чувствует эту утрату еще в другом отноше-нии. Он говорит, что ответственность, которая теперь целиком падает на него, заставляет его нервничать. Он начинает сомневаться в себе. Я стараюсь его подбодрить, и моя вера поддерживает его веру в себя. А то сильное потрясение, которое он недавно перенес, отра-жается на нем теперь еще больше. Прости, дорогая, что беспокою тебя своими горестями в те дни, когда ты так счастлива, -- но, дорогая Люси, мне приходится быть мужественной и веселой при Джонатане, а это стоит большого труда и не с кем отвести душу. Послезавтра придется быть в Лондоне, так как мистер Хаукинс перед смертью выразил желание быть похороненным около своего отца. Поскольку у него нет никаких родствен-ников, то Джонатан должен принять на себе все хло-поты по погребению. Я постараюсь забежать к тебе, дорогая, хоть на несколько минут. Прости, что потре-вожила тебя. Да благословит тебя Бог!

Любящая тебя Мина Харкер.

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

20 сентября.

Я сменил Ван Хелзинка при Люси. Мы хотели, чтобы Артур тоже пошел отдохнуть, но он отказывался и только тогда согласился идти, когда я сказал ему, что он понадобится нам днем, и что будет плохо, если мы все одновременно устанем, так как от этого может по-страдать Люси.

Артур ушел вместе с Ван Хелзинком, бросив при-стальный взгляд на бледное лицо Люси, которое было белее полотна подушки, на которой покоилась ее голова. Люси лежала совершенно спокойно и мельком оглядела комнату, как бы желая убедиться, что все в ней так как должно быть. Профессор снова развесил повсюду цве-ти чеснока. Отверстие в разбитом окне было заткнуто чесноком, и вокруг шеи Люси над шелковым платоч-ком, который Ван Хелзинк заставил ее повязать, был сплошной густой венок из этих же благоухающих цве-тов. Люси как-- то тяжело дышала и выглядела гораздо хуже, так как полуоткрытый рот обнажал открытые десны. Зубы в сумерках казались еще длиннее, чем ут-ром. Благодаря игре света казалось, будто у нее обра-зовались длинные и острые клыки. Я присел на кровать, и она шевельнулась, словно почувствовав себя неловко. В это время раздался глухой звук, точно кто-- то посту-чал в окно чем-- то мягким. Я осторожно подошел и вы-глянул за отогнутый край шторы. Светила полная луна, и я увидел, что этот шум производила большая летучая мыть, которая кружилась у самого окна -- очевидно, притянутая светом, хотя и тусклым, -- постоянно уда-ряясь крыльями об окно. Когда я вернулся на свое место, то заметил, что Люси слегка пододвинулась и сорвала со своей шеи венок из чеснока. Я положил его обратно и продолжал сторожить.

Затем она проснулась, и я дал ей поесть, как пред-писал Ван Хелзинк. Она поела очень мало и нехотя. В ней не было больше заметно той бессознательной борьбы за жизнь, которая до сих пор служила доказа-тельством крепости ее организма. Меня поразило, что как только Люси пришла в себя, она тотчас же лихо-радочным движением прижала к груди цветы. Необы-чайно страшно было то, что стоило ей впасть в свой странный, как бы летаргический сон с тревожным ды-ханием, она сбрасывала с себя цветы; а проснувшись, снова прижимала их к себе. Я не мог допустить случай-ности этого явления, так как в продолжение долгих ночных часов, которые я провел, оберегая ее сон, она постоянно то засыпала, то просыпалась и всякий раз повторяла те же движения.

В шесть часов Ван Хелзинк сменил меня. Когда он увидел лицо Люси, он испуганно вздрогнул и сказал резким шепотом: "Откройте шторы, мне нужен свет!" Затем он наклонился и, почти касаясь Люси, осмотрел ее. Сдвинув цветы и сняв шелковый платок с шеи, он посмотрел и отшатнулся. Я тоже наклонился и взглянул на шею; то, что я увидел, поразило и меня: раны на шее совершенно затянулись.

Целых пять минут Ван Хелзинк молча стоял и сурово глядел на нее, затем обернулся ко мне и спокойно сказал:

-- Она умирает. Теперь это протянется недолго. Заметьте, будет иметь громадное значение, умрет ли она в сознании или во сне. Разбудите нашего несчаст-ного друга, пусть он придет и посмотрит на нее в послед-ний раз; он доверял нам.

Я пошел в столовую и разбудил Артура. В первую минуту он был как в дурмане, но когда увидел луч солнца, пробравшийся сквозь щель в ставне, то перепугался, что опоздал. Я уверил, что Люси все время спала, но намекнул как мог осторожно, что мы с Ван Хелзин-ком боимся, как бы это не было ее последним сном. Он закрыл лицо руками, опустился на колени у кушетки и оставался в таком положении несколько минут, молясь.

Когда мы вошли в комнату Люси, я заметил, что Ван Хелзинк со свойственной ему предусмотритель-ностью решил идти напрямик и постарался обставить и устроить все как можно лучше. Он даже причесал Люси, так что волосы ее светлыми прядями лежали на подушке. Когда она увидела Артура, то тихо прошеп-тала:

-- Артур! О, моя любовь, я так рада, что ты пришел.

Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но Ван Хелзинк быстро отдернул его назад.

-- Нет, -- прошептал он ему на ухо, -- не теперь! Возьмите ее за руку, это успокоит ее больше.

Артур взял Люси за руку и встал перед ней на колени, а она ласково посмотрела на него своими добрыми, чудными, ангельскими глазами. Затем она медленно закрыла глаза и задремала. Грудь ее тяжело поднималась, и она дышала, как уставшее дитя.

Тут с нею снова произошла та же перемена, которую я не раз наблюдал ночью. Ее дыхание стало тя-желее, губа вздернулась и открыла бледные десны, благодаря чему ее зубы казались длиннее и острее, чем раньше; она в полусне бессознательно открыла глаза, ставшие вдруг мутными и суровыми, и сказала таким странным и сладострастным тоном, какого никто из нас никогда от нее не слышал:

-- Артур, любовь моя, я так рада, что ты пришел! Поцелуй меня!

Артур быстро наклонился, но тут Ван Хелзинк, по-раженный, как и я, ее тоном, бросился к нему, схватил обеими руками за шиворот и со страшной, невероятной силой отшвырнул прочь.

-- Ради вашей жизни, -- сказал он, -- ради спасения вашей собственной и ее души! Не прикасайтесь к ней!

Артур сначала не знал, что ему делать и что сказать, но раньше, чем приступ злобы успел овладеть им, он сообразил, в каких условиях он находится, и молча остался стоять в углу.

Ван Хелзинк и я взглянули на Люси и увидели, как по ее лицу промелькнула тень бешеной ярости; острые зубы щелкнули с досады.

Вскоре после того она снова открыла глаза и, про-тянув свою бледную, худую ладонь, взяла Ван Хелзинка за его большую загорелую руку и, притянув к себе, по-целовала ее.

-- Мой верный, дорогой друг, -- произнесла она слабым голосом. -- Мой и его верный другБерегите его и дайте мне надежду на покой!

-- Клянусь вам, -- ответил он торжественно, подняв руку, точно клялся в суде. Затем повернулся к Артуру и сказал:

-- Подите сюда, дитя мое, возьмите ее за обе руки и поцелуйте в лоб, но только один раз.

И встретились их глаза, а не губы: так они и рас-стались.

Глаза Люси закрылись; Ван Хелзинк, стоящий около, взял Артура под руку и отвел в сторону.

Затем дыхание Люси стало снова тревожным и вдруг совсем прекратилось.

-- Все кончено, -- сказал Baн Хелзинк, -- она умерла. Я увел Артура в гостиную, где он стал так рыдать, что я не в силах был на него смотреть. Я вернулся в ком-нату усопшей и застал Ван Хелзинка, глядящего на Люси необычайно суровым взглядом; с ней произошла какая-- то перемена: смерть вернула ей часть былой кра-соты, черты лица смягчились; даже губы не были больше так бледны. Как будто вся кровь, в которой больше не нуждалось ее сердце, прилила к лицу и старалась по мере возможности смягчить неприглядную работу смерти.

Я стоял около Ван Хелзинка и сказал ему:

-- Ну вот, наконец-- то бедняжка нашла покой! Все кончено!

Он повернулся ко мне и сказал торжественно:

-- Нет, увы! Еще далеко не все! Это только начало! Когда я спросил, что он хочет этим сказать, он лишь покачал головой и ответил:

-- Пока мы ничего не можем сделать. Подождем и посмотрим.