Князь передал свое веселое расположение духа и домашним своим, и знакомым, и даже немцу-хозяину, у которого стояли Щербицкие.

Вернувшись с Кити с вод и пригласив к себе к кофе и полковника, и Марью Евгеньевну, и Вареньку, князь велел вынести стол и кресла в садик, под каштан, и там накрыть завтрак. И хозяин и прислуга оживились под влиянием его веселости. Они знали его щедрость, и чрез полчаса больной гамбургский доктор, живший наверху, с завистью смотрел в окно на эту веселую русскую компанию здоровых людей, собравшуюся под каштаном. Под дрожащею кругами тенью листьев, у покрытого белою скатертью и уставленного кофейниками, хлебом, маслом, сыром, холодною дичью стола, сидела княгиня в наколке с лиловыми лентами, раздавая чашки и тартинки. На другом конце сидел князь, плотно кушая и громко и весело разговаривая. Князь разложил подле себя свои покупки, резные сундучки, бирюльки, разрезные ножики всех сортов, которых он накупил кучу на всех водах, и раздаривал их всем, в том числе Лисхен, служанке, и хозяину, с которым он шутил на своем комическом дурном немецком языке, уверяя его, что не воды вылечили Кити, но его отличные кушанья, в особенности суп с черносливом. Княгиня подсмеивалась над мужем за его русские привычки, но была так оживлена и весела, как не была во все время жизни на водах. Полковник, как всегда, улыбался шуткам князя; но насчет Европы, которую он внимательно изучал, как он думал, он держал сторону княгини. Добродушная Марья Евгеньевна покатывалась со смеху от всего, что говорил смешного князь, и Варенька, чего еще Кити никогда не видала, раскисала от слабого, но сообщающегося смеха, который возбуждали в ней шутки князя.

Все это веселило Кити, но она не могла не быть озабоченною. Она не могла разрешить задачи, которую ей невольно задал отец своим веселым взглядом на ее друзей и на ту жизнь, которую она так полюбила. К задаче этой присоединилась еще перемена ее отношений к Петровым, которая нынче так очевидно и неприятно высказалась. Всем было весело, но Кити не могла быть веселою, и это еще более мучало ее. Она испытывала чувство вроде того, какое испытывала в детстве, когда под наказанием была заперта в своей комнате и слушала веселый смех сестер.

- Ну, на что ты накупил эту бездну? - говорила княгиня, улыбаясь и подавая мужу чашку с кофеем.

- Пойдешь ходить, ну, подойдешь к лавочке, просят купить: "Эрлаухт, эксцеленц, дурхлаухт". Ну, уж как скажут; "Дурхлаухт", уж я и не могу: десяти талеров и нет.

- Это только от скуки, - сказала княгиня.

- Разумеется, от скуки. Такая скука, матушка, что не знаешь, куда деться.

- Как можно скучать, князь? Так много интересного теперь в Германии, - сказала Марья Евгеньевна.

- Да я все интересное знаю: суп с черносливом знаю, гороховую колбасу знаю. Все знаю.

- Нет, но как хотите, князь, интересны их учреждения, - сказал полковник.

- Да что же интересного? Все они довольны, как медные гроши: всех победили. Ну, а мне-то чем же довольным быть? Я никого не победил, а только сапоги снимай сам, да еще за дверь их сам выставляй. Утром вставай, сейчас же одевайся, иди в салон чай скверный пить. То ли дело дома! Проснешься не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, все обдумаешь, не торопишься.

- А время - деньги, вы забываете это, - сказал полковник.

- Какое время! Другое время такое, что целый месяц за полтинник отдашь, а то так никаких денег за полчаса не возьмешь. Так ли, Катенька? Что ты, какая скучная?

- Я ничего.

- Куда же вы? Посидите еще, - обратился он к Вареньке.

- Мне надо домой, - сказала Варенька, вставая, и опять залилась смехом.

Оправившись, она простилась и пошла в дом, чтобы взять шляпу. Кити пошла за нею. Даже Варенька представлялась ей теперь другою. Она не была хуже, но она была другая, чем та, какою она прежде воображала ее себе.

- Ах, я давно так не смеялась!- сказала Варенька, собирая зонтик и мешочек. - Какой он милый, ваш папа!

Кити молчала.

- Когда же увидимся? - спросила Варенька.

- Maman хотела зайти к Петровым. Вы не будете там? - сказала Кити, испытывая Вареньку.

- Я буду, - отвечала Варенька. - Они собираются уезжать, так я обещалась помочь укладываться.

- Ну, и я приду.

- Нет, что вам?

- Отчего? отчего? отчего? - широко раскрывая глаза, заговорила Кити, взявшись, чтобы не выпускать Вареньку, за ее зонтик. - Нет, постойте, отчего?

- Так; ваш папа приехал, и потом с вами они стесняются.

- Нет, вы мне скажите, отчего вы не хотите, чтоб я часто бывала у Петровых? Ведь вы не хотите? Отчего?

- Я не говорила этого, - спокойно сказала Варенька.

- Нет, пожалуйста, скажите!

- Все говорить? - спросила Варенька.

- Все, все!- подхватила Кити.

- Да особенного ничего нет, а только то, что Михаил Алексеевич (так звали живописца) прежде хотел ехать раньше, а теперь не хочет уезжать, - улыбаясь, сказала Варенька.

- Ну! Ну! - торопила Кити, мрачно глядя на Вареньку.

- Ну, и почему-то Анна Павловна сказала, что он не хочет оттого, что вы тут. Разумеется, это было некстати, но из-за этого, из-за вас вышла ссора. А вы знаете, как эти больные раздражительны.

Кити, все более хмурясь, молчала, и Варенька говорила одна, стараясь смягчить и успокоить ее и видя собиравшийся взрыв, она не знала чего - слез или слов.

- Так лучше вам не ходить... И вы понимаете, вы не обижайтесь...

- И поделом мне, и поделом мне!- быстро заговорила Кити, схватывая зонтик из рук Вареньки и глядя мимо глаз своего друга.

Вареньке хотелось улыбнуться, глядя на детский гнев своего друга, но она боялась оскорбить ее.

- Как поделом? Я не понимаю, - сказала она.

- Поделом за то, что все это было притворство, потому что это все выдуманное, а не от сердца. Какое мне дело было до чужого человека? И вот вышло, что я причиной ссоры и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что все притворство! притворство! притворство!..

- Да с какою же целью притворяться? - тихо сказала Варенька.

- Ах, как глупо, гадко! Не было мне никакой нужды... Все притворство!говорила она, открывая и закрывая зонтик.

- Да с какою же целью?

- Чтобы казаться лучше пред людьми, пред собой, пред богом, всех обмануть. Нет, теперь я уже не поддамся на это! Быть дурною, но по крайней мере не лживою, не обманщицей!

- Да кто же обманщица? - укоризненно сказала Варенька. - Вы говорите, как будто...

Но Кити была в своем припадке вспыльчивости. Она не дала ей договорить.

- Я не об вас, совсем не об вас говорю. Вы совершенство. Да, да, я знаю, что вы все совершенство; но что же делать, что я дурная? Этого бы не было, если б я не была дурная. Так пускай я буду, какая есть, но не буду притворяться. Что мне за дело до Анны Павловны! Пускай они живут как хотят, и я как хочу. Я не могу быть другою... И все это не то, не то!..

- Да что же не то? - в недоумении говорила Варенька.

- Все не то. Я не могу иначе жить, как по сердцу, а вы живете по правилам. Я вас полюбила просто, а вы, верно, только затем, чтобы спасти меня, научить меня!

- Вы несправедливы, - сказала Варенька.

- Да я ничего не говорю про других, я говорю про себя.

- Кити!- послышался голос матери, - поди сюда, покажи папа свои коральки.

Кити с гордым видом, не помирившись с своим другом, взяла со стола коральки в коробочке и пошла к матери.

- Что с тобой? Что ты такая красная? - сказали ей мать и отец в один голос.

- Ничего, - отвечала она, - я сейчас приду, и побежала назад.

"Она еще тут!- подумала она. - Что я скажу ей, боже мой! что я наделала, что я говорила! За что я обидела ее? Что мне делать? Что я скажу ей?" - думала Кити и остановилась у двери.

Варенька в шляпе и с зонтиком в руках сидела у стола, рассматривая пружину, которую сломала Кити. Она подняла голову.

- Варенька, простите меня, простите! прошептала Кити, подходя к ней. - Я не помню, что я говорила. Я...

- Я, право, не хотела вас огорчать, - сказала Варенька улыбаясь.

Мир был заключен. Но с приездом отца для Кити изменился весь тот мир, в котором она жила. Она не отреклась от всего того, что узнала, но поняла, что она себя обманывала, думая, что может быть тем, чем хотела быть. Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней, умирающих, в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось на свежий воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с детьми.

Но любовь ее к Вареньке не ослабела. Прощаясь, Кити упрашивала ее приехать к ним в Россию.

- Я приеду, когда вы выйдете замуж, - сказала Варенька.

- Я никогда не выйду.

- Ну, так я никогда не приеду.

- Ну, так я только для этого выйду замуж. Смотрите ж, помните обещание! - сказала Кити.

Предсказания доктора оправдались. Кити возвратилась домой, в Россию, излеченная. Она не была так беззаботна и весела, как прежде, но она была спокойна, и московские горести ее стали воспоминанием.