Львов, женатый на Натали, сестре Кити, всю свою жизнь провел в столицах и за границей, где он и воспитывался и служил дипломатом.

В прошлом году он оставил дипломатическую службу, не по неприятности (у него никогда ни с кем не бывало неприятностей), и перешел на службу в дворцовое ведомство в Москву, для того чтобы дать наилучшее воспитание своим двум мальчикам.

Несмотря на самую резкую противоположность в привычках и во взглядах и на то, что Львов был старше Левина, они в эту зиму очень сошлись и полюбили друг друга.

Львов был дома, и Левин без доклада вошел к нему.

Львов в домашнем сюртуке с поясом, в замшевых ботинках сидел на кресле и в pince-nez с синими стеклами читал книгу, стоявшую на пюпитре, осторожно на отлете держа красивою рукой до половины испеплившуюся сигару.

Прекрасное, тонкое и молодое еще лицо его,которому курчавые блестящие серебряные волосы придавали еще более породистое выражение, просияло улыбкой, когда он увидел Левина.

- Отлично! А я хотел к вам посылать. Ну,что Кити? Садитесь сюда, спокойнее... - Он встал и подвинул качалку. - Читали последний циркуляр в "Journal de St.-Petersbourg"? Я нахожу прекрасно, - сказал он с несколько французским акцентом.

Левин рассказал слышанное от Катавасова о том, что говорят в Петербурге, и, поговорив о политике, рассказал про свое знакомство с Метровым и поездку в заседание. Львова это очень заинтересовало.

- Вот я завидую вам, что у вас есть входы в этот интересный ученый мир, - сказал он. И,разговорившись, как обыкновенно, тотчас же перешел на более удобный ему французский язык. - Правда, что мне и некогда. Моя и служба и занятия детьми лишают меня этого; а потом я не стыжусь сказать, что мое образование слишком недостаточно.

- Этого я не думаю, - сказал Левин с улыбкой и, как всегда, умиляясь на его низкое мнение о себе, отнюдь не напущенное на себя из желания казаться или даже быть скромным, но совершенно искреннее.

- Ах, как же! Я теперь чувствую, как я мало образован. Мне для воспитания детей даже нужно много освежить в памяти и просто выучиться. Потому что мало того, чтобы были учителя, нужно, чтобы был наблюдатель, как в вашем хозяйстве нужны работники и надсмотрщик. Вот я читаю, - он показал грамматику Буслаева, лежавшую на пюпитре, - требуют от Миши, и это так трудно... Ну вот объясните мне. Здесь он говорит...

Левин хотел объяснить ему, что понять этого нельзя, а надо учить; но Львов не соглашался с ним.

- Да, вот вы над этим смеетесь!

- Напротив, вы не можете себе представить, как, глядя на вас, я всегда учусь тому, что мне предстоит, - именно воспитанию детей.

- Ну, уж учиться-то нечему, - сказал Львов.

- Я только знаю, - сказал Левин, - что я не видал лучше воспитанных детей, чем ваши, и не желал бы детей лучше ваших.

Львов, видимо, хотел удержаться, чтобы не высказать своей радости, но так и просиял улыбкой.

- Только бы были лучше меня. Вот все, чего я желаю. Вы не знаете еще всего труда, - начал он, - с мальчиками, которые, как мои, были запущены этою жизнью за границей.

- Это все нагоните. Они такие способные дети. Главное - нравственное воспитание. Вот чему я учусь, глядя на ваших детей.

- Вы говорите - нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают, и опять борьба. Если не иметь опоры в религии, - помните, мы с вами говорили, - то никакой отец одними своими силами без этой помощи не мог бы воспитывать.

Интересовавший всегда Левина разговор этот был прерван вошедшею, одетою уже для выезда, красавицей Натальей Александровной.

- А я не знала, что вы здесь, - сказала она, очевидно не только не сожалея, но даже радуясь, что перебила этот давно известный ей и наскучивший разговор. - Ну, что Кити? Я обедаю у вас нынче. Вот что, Арсений, - обратилась она к мужу, - ты возьмешь карету...

И между мужем и женой началось суждение, как они проведут день.Так как мужу надо было ехать встречать кого-то по службе, а жене в концерт и публичное заседание юго-восточного комитета, то надо было много решить и обдумать. Левин, как свой человек, должен был принимать участие в этих планах. Решено было, что Левин поедет с Натали в концерт и на публичное заседание, а оттуда карету пришлют в контору за Арсением, и он заедет за ней и свезет ее к Кити; или же если он не кончит дел, то пришлет карету, и Левин поедет с нею.

- Вот он меня портит, - сказал Львов жене, - уверяет меня, что наши дети прекрасные, когда я знаю, что в них столько дурного.

- Арсений доходит до крайности, я всегда говорю, - сказала жена. - Если искать совершенства, то никогда не будешь доволен. И правду говорит папа, что, когда нас воспитывали, была одна крайность - нас держали в антресолях, а родители жили в бельэтаже; теперь напротив - родителей в чулан, а детей в бельэтаж. Родители уж теперь не должны жить, а все для детей.

- Что ж, если это приятнее? - сказал Львов, улыбаясь своею красивою улыбкой и дотрогиваясь до ее руки. - Кто тебя не знает, подумает, что ты не мать, а мачеха.

- Нет, крайность ни в чем не хороша, - спокойно сказала Натали, укладывая его разрезной ножик на стол в определенное место.

- Ну вот, подите сюда, совершенные дети, - сказал он входившим красавцам мальчикам, которые, поклонившись Левину, подошли к отцу, очевидно желая о чем-то спросить его.

Левину хотелось поговорить с ними, послушать, что они скажут отцу, но Натали заговорила с ним, и тут же вошел в комнату товарищ Львова по службе, Махотин, в придворном мундире, чтобы ехать вместе встречать кого-то, и начался уж неумолкаемый разговор о Герцеговине, о княжне Корзинской, о думе и скоропостижной смерти Апраксиной.

Левин и забыл про данное ему поручение. Он вспомнил, уже выходя в переднюю.

- Ах, Кити мне поручила что-то переговорить с вами об Облонском, - сказал он, когда Львов остановился на лестнице, провожая жену и его.

- Да, да maman хочет, чтобы мы, les beau-freres, напали на него, - сказал он, краснея и улыбаясь. - И потом, почему же я?

- Так я же нападу на него, - улыбаясь, сказала Львова, дожидавшаяся конца разговора в своей белой собачьей ротонде. - Ну, поедемте.